Когда она поднималась на второй этаж, лифт заработал.

«Вот так всегда у меня: или не дождусь и спешу, или опаздываю!» – усмехнулась Елена.

Она почти уже дошла до четвертого этажа. И в это время лифт остановился как раз на этаже Резника.

Лена растянула губы в вежливой улыбке, ожидая, что из кабины сейчас появится сам Михаил Ефимович.

Но из кабины вышел совсем другой человек. Она с трудом узнала его, хотя прожила с ним шесть лет.

Андрей был обросшим, лицо как-то сильно погрубело, взгляд стал темным и страшным. Савельев держал руки под курткой, как будто бы грел их. Свою жену он не заметил.

Поэтому первым порывом Елены было желание окликнуть мужа. Но что-то удержало ее. Савельев бегло оглядел номера квартир и шагнул к двери Резника.

Резник открыл дверь сразу, ну конечно же, он ведь ждал Елену. Савельев грубо втолкнул Михаила Ефимовича в квартиру и захлопнул за собой дверь.

Елена судорожно соображала, как ей быть: то ли позвонить Резнику, то ли дождаться Андрея в подъезде.

И вдруг услышала громкие голоса Андрея и Резника – за дверью бурно выясняли отношения.

«О чем он может спорить с Резником? Что у них общего? Они едва знакомы! Что вообще происходит?!»

И тут она услышала громкий хлопок. И почти сразу же из квартиры как-то даже не выбежал, не выскочил, а вывалился Савельев. Лена даже решила, что муж ранен, хотела выйти Андрею навстречу, но вдруг увидела в его руках пистолет и бессознательно сделала шаг назад, прячась за выступ. Савельев дернулся к лифту, потом хотел побежать наверх по лестнице. И наконец остановился возле стены и замер. У него были белые глаза загнанного зверя.

Кто– то внизу нажал кнопку, и звук лифта страшно испугал Андрея. Он неожиданно отбросил пистолет в сторону и побежал по лестнице вниз, промчавшись в полуметре от забывшей дышать жены.

Только минут через десять Елена вышла из своего укрытия. Страх все еще сковывал ее тело и мутил сознание. Она зачем-то подняла с пола пистолет и подошла к двери Резника.

Хозяин лежал на полу возле журнального столика. Стол был сервирован на двоих. На столе помимо шампанского и коньяка стояла ваза с фруктами, конфетами, орехами.

Елена несколько секунд широко открытыми от ужаса глазами смотрела на лежащее тело, потом вскрикнула, как будто бы только сейчас осознала происшедшее, и, выронив из рук пистолет, бросилась бежать из квартиры.

…Турецкий еще издали увидел, как из подъезда дома Резника выбежала женщина и заметалась по двору.

Когда машина подъехала поближе, Турецкий чуть не вскрикнул – это была Савельева.

Она выбежала на улицу, чуть задержалась возле автобусной остановки, как будто бы раздумывая, куда ей дальше бежать. И в последний момент вскочила на подножку отправлявшегося автобуса.

Дверь в квартиру Резника была приоткрыта. Александр достал пистолет и, осторожно толкнув дверь, заглянул внутрь. Уже с порога он увидел лежащего на полу человека. Рядом с ним была лужа крови. Тут же валялся пистолет. Александр осторожно оглядел квартиру, подошел к лежащему, проверил пульс. Человек был мертв.

Турецкий нашел в комнате телефон и набрал номер прокуратуры.

– Турецкий! – коротко бросил он в трубку. – Убийство по адресу, – Александр назвал адрес Резника. – Срочно направляйте оперативно-следственную группу. И оперов на квартиру к Савельевой. Необходимо задержать Елену Георгиевну Савельеву. Сообщите всем патрульным машинам. Пять минут назад Савельева садилась в автобус маршрута номер двенадцать…

Глава 49. ДРУГ ДЕТСТВА

На этот раз, отправляясь на допрос Чирка, Павел Болотов был на удивление спокоен. Еще недавно следователь, трепетавший этих допросов, как гимназистка, сегодня был вял, ленив, по пути в Бутырку рассеянно думал о своих мелких семейных делах, о том, что Ангелина права – пора взять отпуск и смотаться куда-нибудь.

Привели Чиркова. Павел поприветствовал его со скукой в голосе. Симпатия, которую Павел испытывал к бандиту, вдруг исчезла. Чирков сидел перед Болотовым, все так же по-волчьи щурясь, готовый, видимо, и дальше тянуть все ту же песню.

– Ну что? – спросил Болотов, едва Чирков расположился напротив него. – Что сегодня?

«Как же я устал!» – подумал следователь.

– И попрошу без патологии, – добавил Болотов, вспомнив безобразную сцену на допросе с Меркуловым.

– А ты в душу не лезь, – парировал Чирков.

– Ну что вы хотите… это моя профессия, – рассеянно сказал Болотов. – Мы что-то засиделись в юности. Меня интересуют ваши зрелые дела, когда вы обросли уже, что называется, своим кругом. Ведь вы понимаете, – доверительно сообщил Болотов, – что ваша биография интересна только лично мне, а ваш круг – следствию. Так или иначе мы выйдем на концы. Только для вас это будет… мучительно.

– Да ладно, мучительно… Что-то вы сегодня смотрите на меня так жалко?

«Господи, как же ты мне надоел», – подумал вновь Болотов, глядя на самодовольного Чирка.

– Я на вас, Чирков, смотрю не жалко, а с жалостью, – сказал Павел. – Кстати, возможно, сегодня наша последняя встреча.

– Это еще почему? – удивился Чирков.

– Начальство распорядилось передать ваше дело другому следователю.

Болотов устало и дружелюбно, даже с состраданием посмотрел на Чиркова.

– Вы же друзей не выдаете?…

– У меня нет друзей.

– Нет, Виктор, у тебя есть друзья, то есть друг.

– Какой друг?

– А вот этого я пока не знаю. Но рассчитываю скоро узнать его имя и фамилию. Если уж ты так своего друга бережешь, что же ты сглупил-то так? Что же ты его поминал что ни день?

В лице Чиркова выразилось смятение.

– Что друг? Какой друг? Мало ли с кем я в детстве дружил…

– Да ни с кем ты в детстве не дружил. С тобой дружить – дело опасное. Но друг у тебя был, и ты к этому другу привязан, Чирков. И уж какими ниточками или канатиками ты привязан – пока не знаю. Но то, что у тебя есть друг, причем давний, старый друг, еще с детства, если не с младенчества, то это я уж наверное знаю.

– Да как ты это знать можешь?!

– Могу. Слишком ты нажимал, что не один был все время. Ведь мог ты мне про крысу рассказать, что ты ее в одиночку истребил? Или шоколад – не сказал ведь, что сам, а друг надоумил. И с каким почтением ты об этом друге говоришь! Ей-богу, жалею, что мы с тобой не в друзьях.

– Мне легавые никогда друзьями не были.

– Все ты дерзишь, Чирков, огрызаешься.

Болотов вспомнил, что в пятницу родительское собрание, и вздохнул.

– Плохи твои дела, Витя. И у друга твоего тоже будут неважнецкие.

Чирков с яростью воззрился на Болотова.

– Да, у меня есть друг, – сказал он внешне спокойно, – только тебе его, шкура, никогда не поймать. Не допрыгнешь.

Болотов опять вздохнул, привычный к экспрессивным выходкам подследственных.

– Нет уж, Чирков, у меня, знаешь, свои принципы есть. Я с детства решил со злом бороться и зло искоренять. Чтобы потом настал коммунизм или рай божий – какая разница. И уж в какой форме зло ни предстанет, я его душил и душить буду. Ты знаешь, – доверительно обратился он к Чиркову, словно не замечая лютой ненависти его мины, – ты мне даже не особенно-то интересен. Ты, парень, заблудился. Тебе, можно сказать, не повезло. А вот кто тянул тебя по лабиринтам жизни – вот кто меня интересует. Этот твой друг по детскому дому, товарищ школьных игр и первых преступлений. Вот им-то я и займусь. А свои сказки ты теперь будешь рассказывать другому следователю. Может быть, тебе еще удастся произвести впечатление. А рассказываешь ты ничего… Ираклий Андроников… – сделал Болотов попытку пошутить.

– Не было у меня никакого друга, – угрюмо повторил Чирков. – Для тебя, считай, его и нет вовсе. Ты что хочешь делай, правдолюбец, а его ты не накроешь.

– Был и есть. Если бы не твоя истерика, мы бы еще долго голову ломали, – понуро признался Болотов.

«Действительно, мог бы раньше сообразить», – сказал он себе.